Все, что оставалось - выплыть из проклятого судна, и двинуться наверх, положившись на отсчитывающий метры до поверхности, давление и жизненные показатели дайв-компьютер. Вырваться из сероводородной мути и услышать где-то вдалеке визг, похожий на песню китов. Наверх, только наверх, не оборачиваясь и не думая, под едва слышные всхлипы захлебывающейся под шлемом слезами девочки, и неуверенные, но искренне ободряющие слова сидящей перед мониторами женщины. Передать так и оставшегося в отключке Сюркуфа надводной флотилии и последовать у нее в хвосте к дожидающемуся канмусу экраноплану.
На берегу их ждала Яна Мыщак, бледная и растрепанная. Она подбежала навстречу, но неуверенно остановилась, провожая глазами носилки, на которых из экраноплана вывезли Джека, закусила губу и отвернулась. Код, стянувшая с себя шлем и молча роняющая слезы на собственные колени всю дорогу до берега, не обращая ни на кого внимания, пошла прочь по пристани, швырнув мокрый шлем на асфальт - он откатился прочь и ударился о бордюр треснувшим боком.
Казалось, никто не знал, что сказать. Молчали мальчики, выстроившиеся у берега, отдавший честь сверкающей водной глади Ильмаринен, техники, занятые переноской модулей.
И тогда тишину прорезало шуршание шин про ледяной крошке. Около ангара, медленно развернувшись, остановилась черная спортивная машина, дверь пассажирского места раскрылась, и на тротуар сошел представительного вида мужчина с сединой на темных висках, закутанный в длинное черное пальто. Словно летучая мышь, резко, но в то же время плавно, он в несколько шагов приблизился к Мыщак и навис над ней угрожающей тенью, говоря что-то на глухом, сдавленном русском, не слушая ее слабые, явно ничего не значащие попытки объясниться.
А затем, замахнувшись, отвесил ей пощечину.
Этот простой, но не слишком понятный жест был подобен воздушному шару из напряжения, который кто-то резко ткнул иглой. Взревевшего Ильмаринена удерживали оба эсминца и три техника, от того, чтобы броситься на мужчину, Мыщак съежилась, молча закрыла лицо руками и не шевелилась, пока тот, взмахнув полами пальто, не развернулся и сел назад в машину.
- Это Георгий Кравец, глава филиала, - пояснил на ломанном английском один из инженеров, остановившись рядом с Уиллой, - И что теперь будет...
Она стояла, безжизненная, и каким-то пустым взглядом наблюдала за всем происходящим. За уходящей Код, которую хотела окликнуть, позвать, догнать, притянуть к себе и крепко-крепко обнять. И, наконец, тоже уже заплакать. За уезжавшей скорой, в которую погрузили носилки. На мальчишек-эсминцев, как никогда тихих. На техников, которые кружились вокруг и снимали с неё модуль, без веса которого она почувствовала себя беззащитной и словно бы даже раздетой.
Она стояла и наблюдала за подъехавшей машиной, за вышедшим из неё мужчиной. За тем, как он подошёл к Мыщак и они о чём-то говорили. Точнее, говорил, по большей части, мужчина. Адмирала никто не слушал и, было очевидно, что и не хотел.
Уилле кажется, что она знает, о чём они говорят. Знает, в чём обвиняют адмирала. И чувствует внутри закипающую с новой силой злость.
Она стояла и видела хлёсткую и звонкую пощёчину. Это был единственный звук, который пробился к ней из-за вакуумной пелены, в которой она находилась и по прежнему плыла.
Уилла слышала своё сердцебиение и ей казалось, словно она всё ещё там, под водой, в сероводородной массе.
Уилла пытается пошевелиться, но не может; холодное оцепенение не спадает с неё, ей мерещится бурлящий мрак, который  ползёт по её ногам, поднимаясь всё выше, смыкает чёрными перепонками пальцы рук, ледяным шарфом укутывает горло, проливается в гортань, не позволяет дышать, и – последним – застилает глаза.
Тьма проглатывает её, а она не может даже закричать.
Секунда.
Две.
С судорожным вдохом-всхлипом она разрывает кольцо наваждения, вослед за которым осталось жуткое чувство: будто лежишь на дне океана, и тысячи тысяч галлонов воды давят на тебя.
И ты даже не захлебываешься.
Ты уже захлебнулся.
Но почему-то не успел умереть.
– И что теперь будет...
Слова техника разрывают окружавшее её безмолвие, словно мыльный пузырь. Девушка вздрогнула, как от удара. Её колотит, но уже не от холода, а от злости. Бьёт крупной дрожью. Зло сощурив глаза, она наклонилась и взяла лежавший на земле всего несколько минут тому назад снятый с её ноги движок.
– Да насрать мне что теперь будет, – зло цедит сквозь зубы Морской Лев II, замахиваясь в сторону черной спортивной машины.
- Не надо. Стой, - техник мягко взял девушку за плечо, - И не потому что адмирал, и не прав. Тебе фигово - подумай, каково ему. Отец это Димкин.
"Чувствовала же", – поднятая было рука дрогнула, но медленно опустилась.
Чувствовала. И не знала ни куда деть свою злость ни, уж  тем более, боль.
Из разжавшихся пальцев выпал двигательный модуль. Шмыгнув носом, Уилла свободной рукой размазала по щеке первые злые слёзы.
"Сейчас плакать нельзя, это не поможет", – мысленно твердит она, но следом приходит осознание другого:
Жива, – отчаянно колотится в груди. Выбралась. Снова.
И от этого становится тошно и мерзко.
– Ну почему, почему я не предложила чтобы он пошел за чертовым сейфом? – пнув от себя движок, она опустилась на землю, сев на торпедный аппарат. Прижала к груди ноющую руку и обняла собственные колени.
– Ну почему..?
Может быть, было бы иначе? Сложилось по-другому?
- Он хотел выбраться отсюда. С филиала. Постоянно говорил, что ему надоело сидеть здесь, под отцовским крылом, без путешествий на другие базы, новых друзей, Централки. Хотел заслуг, чтобы получить право на голос, - техник выудил из кармана пачку сигарет, провожая взглядом отъезжающую машину, - Не надо сейчас себя грызть. Не такой он был парень, чтобы не стать на передовую при первой возможности. И не думай, что что-то могло бы быть по-другому.
Почесав щетину, мужчина щелкнул зажигалкой. Поддержка была неуклюжая, но вряд ли он мог бы выразить ее иначе.
- Иди лучше к Треске, - дружелюбно посоветовал он, и похлопал Уиллу по плечу, - Беречь нужно, и себя, и друг друга. Особенно сейчас, когда филиал у вымирает, а постоянного пополнения нам не шлют.
– Ты прав, – хрипло и почти беззвучно. Поднимаясь на ноги, в очередной раз проводя ладонью по лицу и, в особенности, под глазами, Львица пятерней зачесала назад волосы.
Обернувшись к морю, Уилла зажмурилась от того, насколько оно было искристым в лучах солнца. Больно смотреть.
И совсем не похоже, чтобы там, под этой сверкающей гладью, могли скрываться тьма, холод и страх.
Отдавая честь сверкающей и равнодушной водной глади, Уилла слышала у себя в голове лишь одно слово, повторяемое, словно заевшая пластинка: "Выбрался".
Спотыкаясь, она направилась прочь от ангаров.